А. Дюма, «Граф Монте-Кристо»:
Я постараюсь согласоваться во всем с желаниями вашею сиятельства, — сказал он. — Притом же я буду руководствоваться примером господина Али.
Ни в коем случае, — ледяным тоном возразил граф, — у Али, при всех его достоинствах, много недостатков; не берите с него примера, ибо Али — исключение; жалованья он не получает; это не слуга, это мой раб, моя собака: если он нарушит свой долг, я его не прогоню, я его убью.
Батистен вытаращил глаза.
Вы не верите? — спросил Монте-Кристо.
Да простит мне читатель то обстоятельство, что начал я этот рассказ, претендующий на звание правдивого отчета о делах и суждениях серьезных, и пребывая в настроении вполне себе философическом — с цитаты из авантюрного романа… понимаю и признаю справедливость упрека, посему — позвольте объясниться. Суть в том, что данный материал является переложением (переосмыслением?) одного из эпизодов нескончаемого моего спора с другом, который — спор, диалог, дискуссия — идет довольно давно, протекая с переменным тактическим успехом и, разумеется, без малейших шансов на хоть сколько-нибудь успех стратегический, в ту или иную сторону… да, вот такие у нас странные шахматы. И случилось так, что книжка Дюма имеет непосредственное к данному разговору отношение. Вот и все предисловие, а теперь — к делу.
В этот раз мой приятель (уже пытался однажды рассказать о нем на страницах этого блога), у которого, к слову сказать, дед был репрессирован, и которого не далее как минувшей весной сократили с работы (продажи в торговом комлексе, где он несколько лет вахтерил без оформления неделя/через/неделю — упали на треть, по его же словам) — отстаивал, как обычно, традиционные для среды российской ваты ценности; само собой разумеется — протесты в Белоруссии подавят, российская экономика на очередном взлете, а Владимир Владимирович был, есть и будет, и все это вкупе не может не быть хорошо («мне вообще всегда хорошо, причем с каждым годом все лучше и лучше»). Почему столь легко узнаваемые, знаковые исходные приводят к такому нелогичному итогу? — хм, а знаете, я ожидал от вас совсем иного вопроса…
Спросите, зачем вообще этот длящийся годами нелепый спор, как хватает мне терпения слушать ахинею? — спросите, а я попробую вам ответить. Дело даже не в том, что в противоречивом, насквозь парадоксальном мироощущении моего приятеля я вижу не столько точку зрения, сколько, скорее, любопытный психологический аффект, более чем достойный пристального внимания и изучения… хотя и это тоже, конечно. Но главное, пожалуй, в том, что этот мой приятель — что бы он там о себе не болтал — один из самых незаурядных и, вероятно, самых честных (прежде всего по отношению к себе) людей, каких знаю. Это маргинал, безусловно, но это не люмпен; современный Шариков («разговаривают, разговаривают, контрреволюция одна» — любимейшая из цитат-поговорок на все случаи жизни), но — раздираемый внутренними противоречиями Шариков… герой Булгакова был описан автором сугубо как цельная личность, и исключение способен представлять только лишь один эпизод, которого нет в книге, но который присутствует в фильме Бортко (уж не знаю, есть ли он в «Cuore di Cane» Альберто Латтуада, который сейчас многие считают, гхм, «прообразом» и исходным шаблоном культового российского фильма); — это где Шариков, со свечкой в руке, в ночной рубашке и босой — хмуро разглядывает себя в зеркале.
Да, так вот, граф Монте-Кристо… неторопливо и со вкусом ища логические прорехи в аргументации друг друга (как раз шли вечерним пляжем Петропавловской крепости), заговорили мы — в который раз — на тему сталинских репрессий. В которые приятель мой Шариков, как уверяет, не верит. И вот тут в ткань разговора вплелось противоречие, ударил и повис в воздухе эмоциональный диссонанс, который моему собеседнику не удалось сдержать… на сей раз был это резкий, незаслуженный упрек в адрес тех, кто в мрачную ту годину «мотал четвертачок» и даже не попытался уйти, а ведь «выход есть всегда». Натурально, вспомнилась тут и цитата из Эйнштейна о самоубийце, куда же без нее… в ответ я злобно пробурчал что-то о том, каких оплеух надавал бы моему старому корешу известный любитель мордобоя в прямом эфире Николай Сванидзе, ну на этом и все; знакомы мы настолько давно и плотно, что имеет место негласный договор об отсутствии любой излишне личностной подоплеки «в наших спорах без сна и покоя». Тем более, этот мой странный приятель Шариков — единственный из всех, кого знаю, имеющий полное моральное право выносить вердикты и ставить оценки, рассуждая о самоубийстве…
Аккурат в этот момент спора образованный и начитанный (а-ля булгаковский Берлиоз) автор внезапно углядел возможность эффектного эндшпиля, причем без всяких там в стиле восточных единоборств замашек Н. К. Сванидзе; упоминание имени создателя экзистенциальной терапии, австрийского психиатра и философа Виктора Франкла, проведшего три года в нацистских лагерях смерти, и его книги «Человек в поисках смысла» оказалось бы более чем в тему, расставляя по местам слетевшие было с шахматной доски фигурки. Но увы, как и следовало ожидать, тема не пошла: приятель мой не читал Франкла. В этот момент, несколько раздосадованный, я и вытащил на свет божий пыльный двухтомник «Граф Монте-Кристо» издания советских лет… хм, а что мне еще оставалось. «Он, вероятно, спецом ничего не читает, чтоб не подловить его было»; кстати, предположение вовсе не столь шуточное, каким способно показаться на первый взгляд.
Далее… а далее с моей стороны в контексте книжки Дюма пошла, будто по-написанному, та самая импровизация, которая, по мысли великого русского актера, свершившего когда-то побег в Свободу и умершего много лет спустя в Америке — самая лучшая, будучи отрепетирована заранее. Когда обдумывал очередную нашу партию, пришло мне в голову некое соображение, именно теперь в ходе разговора потребовавшее четких формулировок. Что я на ходу и попытался сделать, назло моему нигилисту-приятелю; в ходе дальнейшего диалога мне показалось, что он и книжку-то не читал, ограничившись когда-то в бытность просмотром великолепного фильма с Марэ, либо же последующих киношных интерпретаций с Депардье или нашим Авиловым… тем не менее. Рассуждал я так:
Припомним очень аполитичного, как его изображает великий романист, молодого человека, ни дать ни взять марсельскую вату времен наполеоновских ста дней. Ну да, возможно, паренек не без способностей; стать капитаном торгового судна в двадцать лет удается не всякому мажору. Интересно, какой могла б быть его судьба? в каком-нибудь, э… другом романе?
Увы, вероятнее всего — «в деревне, счастлив и рогат, носил бы стеганый халат», и т.д. по тексту, ни убавить ни прибавить. Нет, ну в самом деле. Эдмон Дантес не был ни жирондистом, ни роялистом, политические пристрастия полностью отсутствовали, как он сам признался де Вильфору на допросе. А без них, пристрастий этих самых, хм… Карьерные лифты в эпоху Людовика XVIII пребывали примерно в том же отрадном состоянии, что и в путинской России; вступить в марсельский филиал «Единой Франции» несбывшемуся графу Монте-Кристо, вероятно, попросту не пришло бы в голову… нет-нет, карьерный потолок Эдмона Дантеса — капитан торгового судна до первого же банкротства небольшого торгового дома Морреля (и то очень бы повезло), со всеми отсюда неизбежно следующими жизненными перипетиями и нюансами. Каковое банкротство, припомним, заставило себя ждать не более 15 лет, считая от начала повествования.
Терпение, мы подходим к тому причудливому дуализму, ради которого, собственно, и был затеян разговор о книге «Граф Монте-Кристо»… разнообразные кино- и теле- эпопеи предсказуемо упускают этот момент, а в книге он присутствует: Эдмон Дантес и Монте-Кристо суть два совершенно разных, абсолютно непохожих друг на друга человека.
Скажите, какой из двух взглядов вам ближе? Муки тринадцатилетнего тюремного заключения наложили неизгладимый болезненный отпечаток на личность незадачливого марсельского моряка, и вырвавшийся наконец из темницы замка Иф ученик аббата Фариа страдал параноидной психопатией, заставлявшей его в дальнейшем проделывать довольно сложные манипуляции-многоходовки, подходит? Или же…
Хм, а как вам другая (впрочем, полностью равноправны) интерпретация этой истории? Почему не предположить, что сюжет романа Дюма повествует не более чем о «пути домой», если на минутку воспользоваться формулировкой одного из знаковых сотрудников «Табакерки», уволенного сегодня в результате (или в процессе?) «великой чистки», организованной, если верить ряду публикаций российских СМИ, «эффективным менеджером» Машковым? Тут ведь классическое «мистическое соучастие» в трактовке Карла Густава Юнга… я, разумеется, про Дантеса сейчас, не про В. Л. Машкова. Что, если Скрытая в Тени Личность марсельского бедолаги-моряка была настолько сильна, настолько непреклонна в стремлении вырваться из тени подсознания, что Данглар, Вильфор и Кадрусс послужили ей лишь послушными шахматными фигурками на доске, выполнив продиктованное? — что, разумеется, не снимает с них (еще один известный парадокс) ответственности за содеянное… к слову, подобный взгляд на вещи и события легко прослеживается в фабуле «Jesus Christ Superstar» Уэббера и Райса.*
А дальше мне все-таки удалось поймать моего друга и оппонента на явном противоречии. Хм, знаете, каким образом? — образ мыслей у этого любителя солипсизма имеет одно свойство, которое он не пробует отрицать: обида на родителей… что плохо совместимо со всегдашним его утверждением о том, что ему очень хорошо живется, год за годом все глубже нивелируя свое «я»… ладно, психологические частности сейчас не важны. Важнее другое: в этом месте наш неспешный процесс психоанализа (обоюдный, кстати) вплотную подошел к такому аффекту, как месть. С Невы многозначительно подмигивали огоньки роскошной яхты Монте-Кристо, и контрабандист Бертуччо на мостике насмешливо косился в нашу сторону.
Здесь в сбивчивом моем повествовании снова необходимы хотя б очень краткие остановка и пояснение… Суть в том, что неоднократные мои в течение ряда лет попытки диалогов с адептами почтенного российского клана «ктожекакнеон» оставили, вкупе с крайним разочарованием, еще и мутный осадок, привкус ангажированности, и не только в банальном значении слова. Будто б некая замаскированная попытка эмоциональной компенсации лежит в основе мироощущения представителя российской «ваты»; не всерьез же, в самом-то деле, болтают эти люди на излюбленные свои темы! Ну, не знаю, ей-же-богу, «стокгольмский синдром» здесь — явно не объяснение; производит все это ощущение экскурсии выходного дня в казематы отнюдь не замка Иф, а несколько ближе, в тенистые дворы старой питерской Пряжки или, накрайняк, знаменитой московской больницы им. Кащенко.
Нет, правда. Когда слышу подобные несуразности, не покидает меня ощущение, что говорится (или делается) все это назло, что-то навроде лежащего глубоко под спудом «назло маме отморожу уши». Очень своеобразная месть, будто бы — экзистенциальная компенсация; скажите, никогда разве не возникало у вас аналогичного впечатления?
Последовавший далее легкий укол рапирой — упрек в невежестве атеизма — на секунду вывел моего друга из равновесия; в ответ последовало стандартное (выражаясь словами героя Тома Круза из блокбастера о вампирах, «я слушал это веками») нытье о том, что Он, безусловно существует, но вот «на нас» ему ровным счетом наплевать, если вообще не забыл за ненадобностью. Хм, никогда не льстил я себе иллюзией, что настолько хорошо знаком с западной философией, чтоб делать подобные выводы… но все же сделаю; мелькнуло в голове, что наиболее близки нашему родному отечественному нигилизму, вероятнее всего — сумрачные и безнадежные небеса Франца Кафки.
Увы, вдохновенной речи о Свете, который, раз испытав, бесполезно пробовать забыть, логике связи его с гипнотической притягательностью юнгианского архетипа (‘Template’, «Шаблон» в русском переводе, в одном из самых поразительных эпизодов рассказа Карлоса Кастанеды; — не намек ли, не отсылка ли к архетипу?) и Скрытой Личностью, холодно-равнодушной к «кафкианскому кошмару» самых жестоких, во вред себе, казалось бы, действий — длительное тюремное заключение или даже смерть, все что угодно, дабы приблизить вожделенное освобождение из узилища — в тот вечер не получилось; приятель мой скептически посматривал в мою сторону, ехидно улыбаясь. Граф Монте-Кристо явно не внушал ему иных чувств, кроме полнейшего равнодушия… как бесчисленное число раз ранее, мы закончили разговор всякой-разной житейской ерундой, пожали руки и распрощались. Бредя домой по набережной одним из последних погожих вечеров уходящего лета, я по инерции продолжал меланхолично раздумывать, чем же на самом деле является наш столь обильно встречающийся («почему столь обильно умирают у Вильфоров?» (с)) российский нигилизм, приправленный, как назойливо мне представляется, некоторым мстительным злорадством по отношению ко всем, кто жаждет — в обиходном и житейском значении слова, в более обобщенном ли, абстрактном — Света? Часть ли это, как обожали формулировать авторы авантюрных романов, «божьего промысла», одна из хитростей Высшей Самости в борьбе за свою свободу, либо же — отчаянная в своей безнадежности попытка отраженного, лунного света Эго отсрочить неизбежную (сейчас ли, спустя сотни лет и рождений, какая разница) кончину?
«Да, это важнейший вопрос, Мессир.» Хотя… не знаю.
* Также весьма рекомендую, полностью в тему конфликта двух ипостасей расщепленной личности, «Макроскоп» американца Пирса Энтони.
К слову. Как нередко случалось (оценочное суждение) у режиссера фильма «Узник замка Иф», снявшего, в том числе, и телетрилогию о мушкетерах — музыкальное произведение, по которому (или же «к которому»??) снят фильм, резко контрастирует с итогом творческих усилий. Или вы несогласны с тем, что мюзикл Максима Дунаевского (стихи Юрия Ряшенцева) для своего времени очень и очень неплох, в отличие от трехсерийной интерпретации, крайне неряшливо и убого снятой?
То же самое относительно фильма о графе Монте-Кристо; полностью в стороне от него великолепная музыка Александра Градского. Что до меня, наиболее пронзительно суть «Песни о свободе» начала доходить… в последние годы, где-то после 2014.