Свободная импровизация на грустную тему

Это день стал самым страшным днем в совсем еще недолгой жизни Петерса.

Рано утром он проснулся от звука падения собачьего тела. В течение последнего месяца было перепробовано, казалось, все — капельницы, уколы, таблетки; но ветеринарные премудрости смогли лишь ненадолго отсрочить неизбежный финал. Норд тяжело завалился набок и захрипел, время от времени приподнимая голову и, будто прося помощи, бросая взгляд на окаменевшего хозяина, на коленях стоящего тут же перед ним… агония длилась несколько минут; пес выгнулся, закинул назад голову и перестал дышать.

Судорожные попытки сбежавшихся домашних оживить пса — к слову, усилия и затем слезы были вполне искренними; собаку любили — не привели ни к чему. Петерс не принимал в них участия — он с самого начала понял, что все напрасно. И, поняв — сжался и замолчал.

Дальше случился безнадежный солнечный день, с неприветливыми, занятыми своими делами прохожими и обычной суетой. Рутина печальных хлопот — собаку ведь нужно было похоронить; Петерс не принимал в них участия, происходящее было абсурдным, непонятным и чужим. Он даже не задержался у могилы, коротко сказав, что уже попрощался — побрел прочь.

Он вспоминал. Вспоминалось все — хорошее, плохое. Беспощадней других была память о длинных ночных прогулках  — они любили гулять ночью, когда улочки и набережные небольшого городка пустели. Им было хорошо вдвоем. Звезды над головой, никого вокруг; и каждый из них, неспешно шагая, думал о своем.

Петерсу вспоминалось в такие минуты детство. Почему — бог весть; совсем недавно ведь, по сути, оно и было. А о чем думал пес — никто не знал. Но ведь — о чем-то думал? Из десяти проведенных вместе лет Петерс вынес твердую уверенность, что собаки — во всяком случае, его собака — понимает и знает гораздо больше, чем это принято признавать за собаками… Его зверь был совершенно сложившейся личностью, характерной и безыскусной. И даже с многочисленными недостатками, свойственными, казалось бы, только людям.

Несколько дней тоскливого одиночества не принесли облегчения. Эти слезы, когда стараешься выдавить их из себя во время молчаливого припадка отчаяния, чтобы не душили; и хоть немного облегчить струившуюся в груди боль — когда вспоминаешь… Вспоминаешь, как смотрел, будто — просил помощи. Как накануне страшного дня, когда псу, по всей видимости, стало чуть лучше, он лежал в рабочем кабинете Петерса (ходить почти не мог; врач только качал головой — анализы были неплохие, и определить причину воспалительного процесса было сложно) и, почти не отрываясь, смотрел на него. Это было необычно; подозрение шевельнулось тогда в душе, но и только. Нет, он несколько раз отвечал на приглашение к диалогу, подходил к собаке и садился рядом с ним на пол. Далее следовал негромкий, почти шепотом ласковый и только для двоих разговор. Несколько раз они долго смотрели друг другу в глаза, будто стараясь запомнить или взглядом передать что-то друг-другу… затем пес отводил взгляд.

Эти тоскливые ночи. Порой Петерсу казалось, что пес жив и где-то там — один и без него, снова бездомный, как когда-то. Снова на этих ночных тротуарах города, свободный и одинокий. Снова один — как тогда, когда Петерс еще мальчишкой, злыми слезами выпросил у матери позволение приютить на одну ночь бездомного щенка со строптивым характером, а затем стал его полноправным хозяином.

А неделю спустя боль его отпустила. Случилось это поздним вечером, когда усталый, обессилевший от горя Петерс мрачно смотрел в тупую цветастую панель телевизора, не понимая сути происходящего на экране и думая, как обычно, о чем-то только своем. Безнадежный и скучный сумрак реальности прорезал тонкий луч света — Петерс внезапно ощутил, что потеряно не все. Он поднялся с дивана, чтобы прикрыть распахнутое настежь, в летний сумрак вечера окно — внезапно ему стало очень холодно, и сильно заболела спина.

——
— Уверяю вас, миссис Свенсон, нет ни малейшего повода для беспокойства.
Врач, старый друг семьи, благожелательно смотрел на нее сквозь толстые стекла очков.
— Ваш сын взрослел во вполне благополучной семье, это первая серьезная утрата для него. Он почти еще мальчик. Все пройдет. Не заставляйте меня говорить вам обыденные слова о том, что время лечит… Таково уж — на счастье или на беду — свойство души человеческой; забывать. Хотя иногда эта способность кажется мне проклятием.
— Но, доктор… я никак не ожидала столь эмоциональной реакции. Эту собаку любили все, и ветеринарный врач не виноват… просто это возраст. Собаке пора было уходить, это понимали все. Все, кроме Петерса.
— Хм. Помнится, ваш сын проявлял недюжинные успехи в… попытках литературного творчества? Рассказы там какие-то, статьи… вы некогда обмолвились об этом. Посоветуйте ему излить свою горечь утраты на бумаге — в стихах ли, в прозе… Все равно. Вне зависимости от уровня литературного стиля — пользу это безусловно принесет.

——

Самое сложное было — увидеть свою собаку, идущую, как и прежде, рядом с ним.

Нет, он не сошел с ума. Внезапно он понял: те глаза, что знакомы сколько себя помнишь, тот взгляд, что преследовал его всю жизнь — принадлежали его Норду. Он только не понимал этого раньше; и, по горькой иронии судьбы, понял лишь теперь. То, что он привык считать неотъемлемой частью себя, своей психологической проблемой или своими страхами — оказалось непонятым взглядом иного существа. Его личного Существа, его собаки. А может быть, он просто так решил… или же они решили вдвоем; недаром ведь, в ту последнюю ночь, они разговаривали как только могли тихо — и важны в ту минуту были интонации, а не слова.

Он будто бы заставил мир потесниться, будто бы взглянул на него с другой точки зрения — чуть расфокусировал взгляд и собрал его в немного другой точке. Ничего особенно сложного — всего лишь мысленно скрестить кисти вытянутых рук и посмотреть сквозь них вдаль… и мир послушно подвинулся, освобождая место для собаки. Почему бы и нет? Это был очень старый, с доброй и чуть озорной юношеской улыбкой Мир, умеющий и простить, и уступить: не всегда, но и нередко.  Оказывается, так просто — вот ведь его собака, совсем рядом. Бежит, время от времени стараясь коснуться, как прежде, его руки. А вот пес уже в отдалении; оглянулся и припустил назад, расстояния теперь значат для него очень мало. Бывает, уходит надолго — когда хозяин чем-то занят, работает. Зачем быть навязчивым? По всей видимости, пес действительно не хотел отказывать себе в ночных прогулках… но первое, что Петерс теперь видел, просыпаясь утром — это улыбку и кареглазое тепло взгляда своего старого и такого молодого теперь пса.

Где-то, в какой-то умной книжке он прочел, что любое существо в этой Вселенной неразрывно связано со своим двойником; и цель духовной практики в том и состоит, чтобы отыскать этого партнера-двойника, переведя непонятное ощущение — тот странный взгляд, которым мы порой видим себя как бы со стороны — в разряд реального сознательного общения. Автор многословно уверял, что именно здесь — источник неисчерпаемых сил, крепкого здоровья и вообще вечной молодости… Петерсу ничего этого было не нужно. Лишь бы — был он всегда рядом, его пес, лишь бы никогда не забыть его, не потерять и не разменять боль утраты. Это казалось ему теперь самым страшным.

Но боль ушла — незаметно и безропотно. Исчезали и самые тяжелые воспоминания последнего дня… нет, они были совсем рядом, но как бы под спудом. Будто пытаешься вспомнить что-то хорошо, казалось, тебе знакомое — и понимаешь, что сделать это невозможно; воспоминания тут же при тебе затягиваются слоем пепла, отпускают и уходят, как дождливые тучи под натиском теплого весеннего утра, унося с собой печаль и тяжесть ночных невеселых мыслей.

——

— Госпожа Свенсон, теперь уже я, как бы это сказать… должен призвать вас к осторожности.
Она тревожно смотрела на врача.
— В том, что происходит сейчас с вашим сыном — нет ничего загадочного для современной науки. Никакой мистики, поверьте. Но… расщепление сознания под воздействием сильного душевного переживания носит в психиатрии очень нехорошее название. И к результатам все это способно привести поистине катастрофическим.
— Но… вы действительно думаете, что все так плохо? Мартин, вы ведь давно знаете моего сына. У него всегда был очень непростой характер, виной тому, возможно, женское воспитание. Увы. Помните прошлогоднюю его ссору с одноклассниками? Или эту несчастную драку на дне рождения у подружки… Так вот, за тот месяц, что он утешает себя сказкой о псе-призраке, он будто переменился. И перемена — несомненно к лучшему. Он стал более уравновешенным, выдержанным. Даже улыбается чаще.
— Вполне возможно, что оно и так. Но это лишь первая стадия процесса, если дать ему волю и пустить на самотек. В дальнейшем эйфория неизбежно сменится депрессией, уравновешенность и самодостаточность — регрессом, уходом в себя и упадком сил, душевных и физических… вы позволите мне поговорить с Петерсом?
— О чем вы спрашиваете? Разумеется, я прошу вас об этом. Вот кстати он идет.

Они подошли к окну. По тропинке, ведущей к дому, шел Петерс. Шел он по самому краю узкой дорожки, изредка чуть задевая рукой — будто здороваясь — кусты и стволы садовых деревьев. Другая сторона тропки была пуста.